«Толькосовсем уже оставленные, проклятые Богом, могут посягать на величие икрасоту мира, могут думать об уничтожении всего, что цветет, растет ирадуется жизни вокруг.
Как страшно, что таких безумцев много. Как страшен, как несправедлив самый тот факт, что безумцы предполагаюткакую-то «цель», ради которой они считают возможным разрушать жизнь —свою ли, чужую ли, пусть самого далекого, незнакомого народа, — нокощунственно уже самое намерение разрушить ее ради чего-то… Ради чего? Убогая, босая, немытая, неграмотная крестьянка в любой стране знает, чтоэтого нельзя, что это недопустимо. Цивилизованные люди считают, чтоможно. Люди, называющие себя марксистами, — коммунисты Китая, —считают, что это не только можно, но и должно. В мире накопилось столько же безумия, зла, злой воли, сколько и прогресса,ума, знаний, человечности, дружбы. И то, и другое — на чаше весов. Наэтом адском равновесии живем мы все, наши дети, наше поколение, наш век.Надо, чтобы все верили в могущество добра и доброй воли. Я думаю, чтосейчас, в наше время, вера в Бога — это и есть вера в добро и в то, чтооно могущественнее зла, что оно рано или поздно восторжествует, что онопобедит. Различия вероисповеданий не имеют значения в сегодняшнем мире,в котором люди интеллекта уже научились понимать друг друга, минуяграницы стран и континентов, языков и рас. Все догматические различиярелигий сейчас теряют свое значение. Сейчас люди скорее разделяются натех, для кого существует Бог, и на тех, для кого вообще существование Бога не нужно. …
Вот что она говорит о Сталине ( своем отце ) .
«Отец как быдемонстративно отрешился от всех семейных дел, от семьи, от родных иблизких ему людей. Смерть мамы страшно ударила его, опустошила, унесла унего веру в людей и в друзей. Он всегда считал маму своим ближайшим иверным другом, — смерть ее он расценил как предательство, как удар емув спину. И он ожесточился. Должно быть, общение с близкими было для негокаждый раз тяжким напоминанием о ней. И он стал избегать этого общения.Именно в эту полосу духовного опустошения и ожесточения так ловкоподъехал к нему Берия, до того лишь изредка появлявшийся в Сочи, когдаотец отдыхал там. Теперь он завладел доверием отца и очень скоро пролез,с его поддержкой, в первые секретари ЦК Грузии.
Старая закавказскаябольшевичка О. Г. Шатуновская рассказывала мне, как потрясены были всепартийцы Грузии этим назначением, как упорно возражал против этого Орджоникидзе, — ноотец настоял на своем. Из первых секретарей ЦК Грузии до Москвы путь ужебыл недолог. В 1938 году Берия воцарился в Москве и стал ежедневнобывать у отца, и его влияние на отца не прекращалось до самой смерти. Яговорю не случайно о его влиянии на отца, а не наоборот. Я считаю, чтоБерия был хитрее, вероломнее, коварнее, наглее, целеустремленнее,тверже, — следовательно сильнее, чем отец. У отца были слабые струны,— он мог сомневаться, он был доверчивее, грубее, резче; он был проще,его можно было провести такому хитрецу, как Берия. Этот знал слабыеструны отца — уязвленное самолюбие, опустошенность, душевноеодиночество, и он лил масло в огонь, и раздувал его сколько мог, и тутже льстил с чисто восточным бесстыдством. Льстил, славословил так, чтостарые друзья морщились от стыда, — они привыкли видеть в отце равноготоварища… Страшную роль сыграл Берия в жизни всей нашей семьи. Какбоялась его и как ненавидела его мама! Все друзья ее — оба Сванидзе,сестра Сванидзе Марико (работавшая секретаршей у Авеля Енукидзе), самЕнукидзе пали первыми, как только Берия смог убедить отца в том, что этоего личные недруги и недоброжелатели… Я уже говорила, что во многомотец и Берия повинны вместе. Я не стану перекладывать вину с одного надругого. Они стали, к сожалению, духовно неразрывны. Но влияние этогоужасающего, злобного демона на отца было слишком сильным и неизменноэффективным… Шатуновская говорила мне, что роль Берия во времягражданской войны на Кавказе была двусмысленной… Он был прирожденныйпровокатор и, как разведчик, обслуживал то дашнаков, то красных, — помере того как власть переходила то к одним, то к другим. Шатуновскаяутверждает, что однажды нашими военными Берия был арестован, — онпопался на предательстве и сидел, ожидая кары, — и что была телеграммаот С. М. Кирова (командовавшего тогда операциями в Закавказье) стребованием расстрелять предателя. Этого не успели сделать, так какпоследовали опять военные действия и всем было не до этого маленького человечка. Но об этой телеграмме, отом, что она была, знали все закавказские старые большевики; знал о нейи сам Берия… Не здесь ли источник злодейского убийства Кирова многолет спустя? Ведь сразу после убийства Кирова в 1934 году Бериявыдвигается и начинает свое движение наверх… Как странно совпадают этидва события — гибель одного и выдвижение другого. Наверное, Киров недопустил бы, чтобы этот человек стал членом ЦК… Сергей Миронович Кировбыл большим другом нашей семьи давно, наверное, еще с Кавказа. Знал онотлично и семью дедушки, а маму мою очень любил. У меня одна фотография:Киров и Енукидзе у гроба мамы, — такая скорбь на суровых лицах этихдвух сильных, не склонных к сентиментальности, людей… После маминойсмерти Киров с отцом ездили отдыхать летом в Сочи, и брали меня с собой.Осталась куча домашних, безыскусных фотографий тех времен. Снимал оченьнедурно Н. С. Власик, сопровождавший всегда отца во все поездки. Вот онипередо мной: на неизменном пикнике в лесу; на катере, на которомкатались вдоль побережья; Киров в сорочке, в чувяках, по-домашнему, отецв полотняном летнем костюме. Я сама помню эти поездки — какие-то ещелюди приезжали, быть может, бывал тогда и Берия. Я не помню. Но Кировжил у нас в доме, он был свой, друг, старый товарищ. Отец любил его, онбыл к нему привязан. И лето 1934 года прошло так же — Киров был с намив Сочи. А в декабре последовал выстрел Николаева… Не лучше ли, и нелогичнее ли связать этот выстрел с именем Берии, а не с именем моегоотца, как это теперь делают? В причастность отца к этой гибели я неповерю никогда. Киров был ближе к отцу, чем все Сванидзе, чем всеродичи, Реденс, или многие товарищи по работе, — Киров был ему близок,он был ему нужен. Я помню, какой ужасной была весть о гибели СергеяМироновича, как были потрясены все у нас в доме… Его все знали илюбили. Был еще один старый друг нашего дома, которого мы потеряли в1936 году, — я думаю, не без интриг и подлостей Берии. Я говорю оГеоргии Константино виче («Серго») Орджоникидзе. Это был ближайший друг семьи, жившийподолгу у нас в Зубалове. Зина Орджоникидзе была близкая мамина подруга.Серго был человек шумный, громкий, горячий — настоящий грузин. Когда онвходил в комнату, начинали сотрясаться стены от его громкого голоса ираскатистого смеха… Берию он хорошо знал по Закавказью и терпеть егоне мог. Он был сильным препятствием на пути Берии к власти, — преждевсего в Грузии. С выдвижением Берии наверх, очевидно, положение самогоСерго стало очень трудным — на него клеветали, желая разъединить его сотцом.
Он не выдержал и застрелился в феврале 1936 года, — быть может,он вспомнил в последнюю минуту мою маму? Его смерть долго объясняли«вредительством врачей». Вскоре умер Горький — и те же врачи, чтолечили обоих (у Орджоникидзе были больные почки) — Плетнев, Левин —были посажены в тюрьму… Весной 1935 года Орджоникидзе ездил отдыхать вКрым, в Мухолатку, и взял меня с собой. Я помню как он все время игралсо мной и хотел, чтобы я была рядом. Но моя горбунья, Лидия Георгиевна,уволакивала меня куда-нибудь в парк. Орджоникидзе ее терпеть не мог ивсе удивлялся — откуда мне такую откопали?… За «взрослым» столом в Мухолатке тогда собирались: Орджоникидзе, Эйхе, Ежов, постоянный врач Орджоникидзе доктор Израэлит; приезжал и профессор Плетнев. Всемдосталась страшная судьба: Эйхе попал в тюрьму, врачи — тоже; они всепогибли. Ежов сначала сажал других, потом посадили и его. Сергозастрелился… Это были годы, когда спокойно не проходило месяца — всесотрясалось, переворачивалось, люди исчезали, как тени. «
Пока я прочитал »12 писем к другу » , многое интересное узнал точнее , так как о Сталине читал и раньше, но другое.
